Смеяться и плакать – эти две неизбывные ипостаси существования еврейского народа со времён его возникновения и до наших дней определяют его жизнь, его яркую и одновременно горькую судьбу. Они же стали лейтмотивом пьесы Григория Горина «Поминальная молитва», в основе которой по сути – все наиболее известные произведения Шолом-Алейхема. Горин значительно расширил конкретно-национальный идейный посыл литературного материала в соответствии с требованием нашего времени, вывел его на уровень сосуществования народов, национальных культур, религий, традиций. Не случайно главный герой пьесы Тевье-молочник говорит о себе: «Я – русский человек еврейской национальности иудейского вероисповедания». Добавим: живущий на украинской земле, в селе Анатовка.
Один из критиков, анализировавший как-то постановку «Поминальной молитвы» в Иркутском театре драмы имени Н. Охлопкова, писал: «И вновь в зрительном зале смеются и плачут, потому что вневременны страдание и боль честного человека, а трагические коллизии маленькой Анатовки останутся актуальными, пока на земле будет жив хоть один антисемит».
Принципиальное отличие постановки режиссёра Дениса Кожевникова, развернувшего притчу о Тевье-молочнике на Волковской сцене, – в том, что тема антисемитизма (нашедшая известное отражение в спектакле) в целом намеренно уведена на второй план. И не потому, что она ушла в небытие и никак себя не проявляет сегодня. Мы знаем, что это не так. Дело в другом, более важном. Общечеловеческие исторические драмы ХХ века – века мировых войн, истребления миллионов людей – оказались намного страшнее тревожных предчувствий Шолом-Алейхема. Прошедшее столетие прокатилось не только под знаком холокоста, но и под знаком сталинского и полпотовского геноцида, продолжающихся афганской и иракской войн, балканского кризиса, разгула мусульманского экстремизма и многого другого. Всех человеческих трагедий века минувшего и, увы, нынешнего не перечесть. А трагедии мирового масштаба, как всегда, высвечивают одно и то же: преступное равнодушие и бесчеловечность власти, ненависть и фанатизм политически одурманенных людей – с одной стороны и естественные для простого народа – сочувствие, терпеливость и сострадание. Вот об этом – и спектакль волковцев.
Нет, не подумайте, что режиссёр создал некое виртуальное, абстрактно-метафорическое зрелище, лишённое национального колорита. Чего-чего, а красок, характерных для еврейского сельско-местечкового быта, в спектакле хватает! Их щедро несут в себе такие важные составляющие постановки, как музыка (композитор Дмитрий Голланд), хореография (балетмейстер Ирина Новикова) и, конечно же, сценография...
О работе художника-постановщика хочется сказать особо, хоть он и скрывает своё настоящее имя под творческим псевдонимом – Е. Ефим. Он образно выстраивает спектакль на грани жизнеподобия и условности, умело соединяя вроде бы несоединимое: горькую реальность и сладостные мечты. Над сценой, на фоне синевы небосвода, парят условно-романтизированные изображения животных: лошадей, петухов, баранов, сказочных птиц – несомненно, навеянные стилистикой Марка Шагала как выражение наивно-детских грёз и мечтаний человека, живущего на грешной земле. На поворотном круге – символы Анатовки: все эти «кукольные» домики её жителей (как символ непрочности земного быта и бытия человеческого), то радостно подсвеченные изнутри – в сценах торжеств и праздников обитателей, то накрытые подобием белоснежного савана, зияющие пронзительной пустотой и предчувствием заброшенности – во втором, трагедийном по тональности действии. В начале спектакля на просцениуме – зажжённая менора – семисвечник, изготовленный согласно иудейскому преданию евреями по велению Бога во время их многолетних скитаний по пустыне. По ходу действия менора будет перекликаться со знаковыми элементами религии соседей (украинцев и русских): силуэтом православного храма с крестом и (в сцене разговора Тевье с батюшкой) – уже с христианским семисвечником – символом семи таинств. Вот уж: более ёмкого художественного воплощения сосуществования на маленьком клочке земли разных культур и религий трудно было придумать!
На фоне этого многоговорящего оформления особенно значимыми видятся образы жителей Анатовки: евреев, украинцев, русских, объединённые талантом автора пьесы Григория Горина и мастерством актёров-волковцев. Сразу же подчеркнём: пока по изобразительной рельефности и достоверности мужские персонажи спектакля смотрятся гораздо убедительнее женских.
Главный персонаж, Тевье-молочник (или как его называют русские обитатели Анатовки – Тевль), несомненно, уже стал важной вехой в актёрской биографии заслуженного артиста РФ Вадима Асташина. Чувствуется, как неторопливо и вдумчиво вместе с режиссёром Асташин выстраивал непростую логику образа. Образа, прямо скажем, не многокрасочного, не искромётного – зато глубокого и жизненно достоверного. Актёр не изменил свойственной ему сдержанной индивидуальности, но, как ни странно, именно она, помноженная на годы сценической работы, и всегда отличавший его аналитический ум позволили выстроить драматическую философию образа, найти точные жесты и интонации. Да, скажем прямо, Асташин намеренно пожертвовал комедийной стороной образа, что так отличало блистательную работу Евгения Леонова в легендарном спектакле «Ленкома». Он скорее шёл в русле традиции великого Михоэлса, которому, по его собственному признанию, роль Тевье давалась с большим трудом. В итоге – образ достиг такой степени пронзительной силы, что простой местечковый еврей в первом действии поднялся к высотам шекспировского трагизма – во втором.
Остальные мужские образы представляют слаженный ансамбль ярких, незабываемых индивидуальностей. Здесь нет проходных персонажей – каждая роль играется актёрами вдохновенно, увлечённо.
Вот, к примеру, Менахем-Мендел – ртутный, изменчивый и так узнаваемый мелкий предприниматель – вечный неудачник. Как писал о нём сам Шолом-Алейхем: «Ему бы начать торговать гробами, и люди тут же бы перестали умирать». В нём так и сквозит эта чеховская «епиходовщина». Вот уж точно: «тридцать три несчастья»! Динамично и ярко работающий артист Андрей Зубков наделил своего непоседливого, фонтанирующего несбыточными планами героя такой теплотой, что наше, безусловно, ироническое отношение к этому персонажу перемешивается с изрядной долей любви и сочувствия.
А вот «вечный» студент Перчик (и опять аллюзия: как много в нём от чеховского Пети Трофимова из «Вишнёвого сада»!) – этот резонерствующий «борец» за справедливость, безудержно верящий во всеобщее братство и идущий за идею в Сибирь. Романтичность и порывистость актёра Николя Кудымова очевидны – это совсем не тот тип, который широко представлен сегодня всеми этими циничными и ни во что не верящими политтехнологами и политпиарщиками. Искренность этого персонажа «оправдывает» наивные заблуждения героя, отчего образ приобретает ещё большую жизненную привлекательность.
Портняжка Мотл (артист Илья Коврижных) – небольшая, но очень тонкая актёрская работа. Застенчивый, нежно любящий, он, конечно же, не борец. Но он добр и честен, он – плоть от плоти своего народа: он до конца разделит с ним и радость праздника, и скорбь изгнания.
Ещё одна несомненная актёрская удача спектакля – образ Лейзера. И, хотя заслуженный артист РФ Валерий Соколов явно «обинтеллигентил» деревенского мясника, без этого персонажа спектаклю явно не хватало бы необходимого эмоционального объёма и дополнительной порции национального колорита и юмора. Валерий Соколов предельно точен в лепке образа: и в почти бессловесных выходах (чего стоит одно лишь выражение его лица!), и в проходящей под неумолчный хохот зрительного зала, «звёздной» для него сцене сватовства Лейзера к старшей дочери Тевье – Цейтл (артистки Наталья Мацюк и Александра Чилин-Гири), основанной на комическом недоразумении: ведь Тевье думает, что речь идёт о покупке бурой коровы, и отвечает Лейзеру решительным отказом.
Выразителен и урядник, особенно в исполнении актёра Сергея Цепова. Причём значительность образа неуклонно нарастает по ходу спектакля. И вот финал... «Наверху», в «губернии» принято решение: всех евреев выселяют из Анатовки за черту оседлости. Куда? Один Бог знает... И, как всегда, вестником несчастья является представитель власти – урядник. Сколь естественны его, поистине – мученические, метания между сочувствием к еврейскому населению Анатовки и глубоким уважением к мудрости Тевье, и... необходимостью выполнения долга, отправления, как говорится, закона, а на самом деле (и он это прекрасно понимает, а потому переживает ещё больше!) – беззакония.
Многочисленные женские образы спектакля требуют, на наш взгляд, дальнейшего актёрского углубления, доработки. За исключением, пожалуй, двух.
Достойными партнёршами Вадима Асташина стали в спектакле исполнительницы роли его жены Голды: заслуженные артистки РФ Галина Крылова и Татьяна Гладенко.
Крылова, отталкиваясь от своей чисто русской типажности, которую никуда не спрячешь, умело оттеняет в своей героине замечательные черты любящей жены и заботливой матери. Она работает подчёркнуто «просто», тактично обходя или сводя до минимума национальные жесты и интонации. И вот результат: актриса как бы расширяет культурно-географическое пространство роли, превращая Голду в наднациональный образ хранительницы очага и семейного счастья. Очаг неминуемо затухает, а счастье рассыпается с её безвременной смертью.
Гладенко, напротив, не чурается вписаться в национально-этнический контекст – и это у неё очень неплохо получается. И вообще Голда у Гладенко по рисунку более сочна, выразительна и внутренне динамична, нежели у Крыловой. В сцене смерти своей героини (символически совпадающей с рождением внучки) Гладенко достигает предельной мощности и убедительности. Зритель поражён: откуда в этой в общем-то тонкой, изящной актрисе столько энергии и силы? Что это? А это – талант и мастерство, выпестованные годами работы над образами и над собой, щедро реализовавшиеся в каскаде разнообразных женских характеров, сыгранных актрисой на ярославской сцене.
И второй достойный упоминания женский образ – Берта, старая, полубезумная, давно потерявшая «жизненную ориентацию» мать Менахема. У Шолом-Алейхема такого персонажа нет, хотя сын всё время вспоминает о матери, живущей в Бердичеве. Известно, что этот образ был дописан Гориным и включён в финал пьесы по особой просьбе постановщика спектакля в «Ленкоме» Марка Захарова. Надо было во что бы то ни стало, пусть в последний раз, вывести на сцену уже глубоко больную Татьяну Пельтцер. Все понимали: это будет её прощанием со сценой, а для зрителей – своеобразной «поминальной молитвой» по великой комедийной актрисе.
У волковцев Берту играют две актрисы: Галина Ефанова и заслуженная артистка РФ Татьяна Позднякова. На наш взгляд, Ефанова нашла интересный, самоценный рисунок своей крохотной роли, но всё же рисунок этот находится всецело в русле комедийно-гротесковой эстетики. И потому с точки зрения общей идейной устремлённости спектакля он остался проходным. Татьяна Позднякова, без преувеличения, создала маленький актёрский шедевр. За две-три минуты пребывания на сцене в образе практически бессловесной, «странной» Берты она сыграла Жизнь и Судьбу – не только собственную, но и всего народа, к которому она принадлежит. На наш взгляд, Берта Поздняковой стала точнейшим художественным камертоном всего спектакля, задающим его душераздирающую трагикомическую мелодию. Фишка – в том, что камертон прозвучал не «до», а «после».
И вот – финал... Скорбная вереница евреев-переселенцев, этих вечных изгоев, с узлами и чемоданами медленно уходит в глубь сцены, между ставшими абсолютно ненужными, лишенными прежней жизненной ценности домиками-коробочками. Вот она – бездомность! В философско-экзистенциальном смысле. Уходят они под грустно-обречённую мелодию маленького оркестра (кларнет – заслуженный артист РФ Марк Заварский, аккордеон – заслуженный работник культуры РФ Владимир Селютин, скрипка – Вадим Леонтович). Так, вероятно, играли музыканты и на тонущем «Титанике».
Анатовке не до смеха, Анатовка оплакивает часть самой себя. А евреи, оторванные от своих корней, идут в Никуда. В Вечность? Увы, они ещё не знают, что их ждёт. А мы, выжившие и, слава богу, живущие, знаем?
Валерий ТОМАШОВ